...и мать их Софья - Страница 4


К оглавлению

4

Со временем, взрослея, Соня все же приняла для себя некое компромиссное решение: без Пашек и Колек, без общения с ними ей не прожить. Тем более что к своим семнадцати годам она превратилась в очень хорошенькую черноглазую кудрявую девушку и исключительным вниманием к себе Пашки и Кольки и других мальчишек пользовалась напропалую, позволяя водить себя в кино, принимая ухаживания с достоинством графини Наташи, продолжая хотя бы таким образом жить своей книжной жизнью. Постепенно научилась и достаточно четко определять для себя границы мирного сосуществования со своим врагом, этим опасным, хамским, кричащим, требовательным окружающим миром, приняла внешние правила игры, выкупив тем самым, как ей казалось, свою внутреннюю свободу. В эти правила игры удачно вписались и учеба в институте, и замужество, и большая семья. Все так, как у всех. И даже лучше. Конечно же, лучше! Ведь она не такая, как все, она особенная...

С Игорем она познакомилась, учась на втором курсе инженерно-строительного института, куда поступила по настоянию мамы. А куда было поступать? Не в педагогический же, чтобы потом мучить любимыми классиками всяких обормотов! Была обычная студенческая вечеринка по поводу только что сданного экзамена, вся их группа расслабленно и дружно накачивалась розовым портвейном дома у одного из однокашников, потом к их компании присоединился Игорь, знакомый однокашника, случайно зашедший в гости. Соня сразу почувствовала на себе заинтересованный взгляд этого большого неуклюжего молчаливого парня, ему было неуютно среди них, пьяных студентов, он был совсем из другого мира, из той жизни, где не читают книг, где зарабатывают на жизнь тяжелым физическим трудом. Потом, ночью, они все возвращались пешком в свое студенческое общежитие, и Соня понимала, что он идет вместе с ними только из-за нее, и опять ловила на себе этот теплый осторожный взгляд. Потом он встретил ее после лекций и на следующий день снова стоял на том же месте, большой, покорный, молчаливый, влюбленный. Они гуляли, как и полагается влюбленным парам, до рассвета, и Игорь всегда шел на полшага сзади, и слушал, и молчал, и смотрел восторженно. Соне было удивительно хорошо рядом с этим парнем, она чувствовала себя абсолютно защищенной, без умолку говорила, впервые не боясь быть непонятой, взахлеб рассказывала ему о своем восприятии мира, о своем детстве и никак не могла насытиться этим свалившимся на нее счастьем молчаливого обожания, которым была укутана, как теплым одеялом. И поэтому всего через месяц, когда Игорь сделал ей предложение, ни на минуту не задумываясь, согласилась. Соня не любила его, это она знала совершенно точно, да и не мечтала она ни о какой любви, но была по-настоящему счастлива: у нее теперь будет настоящий тыл, где она спрячется, где можно будет спокойно жить так, как ей нравится, ни под кого не подстраиваясь.

Подстраиваться, правда, поначалу все-таки приходилось, потому как молодая семья Веселовых поселилась дома у Игоря, в двухкомнатной квартире, вместе с его мамой и младшим братом. Сонина свекровь была женщиной простой, работала лаборанткой на молочном заводе, воспитывала сыновей одна, в строгости, в честной бедности, в аккуратности. Соню приняла хорошо, называла доченькой, Сонюшкой, искренне пыталась дружить, учила хитростям экономного и безотходного ведения домашнего хозяйства и очень огорчалась, когда невестка, вежливо выслушав очередной урок, быстренько скрывалась в своей комнате. Потом нежелание невестки жить одной семьей стало вызывать раздражение, потом неприязнь, которая так и не успела перейти в злобу: весной свекровь скоропостижно скончалась от инсульта, так и не успев увидеть родившуюся двумя неделями позже внучку. Младший брат Игоря, Сашка, такой же молчун и увалень, в это время уже второй год служил в пограничных войсках где-то под Уссурийском, на похороны матери приехать не смог. После службы домой не вернулся, остался жить в тех краях, женился, удачно занимался каким-то небольшим бизнесом и о себе напоминал лишь редкими переданными с оказией посылками с необыкновенно вкусной рыбой и домашнего засола икрой да еще безотказными денежными займами, возврата которых никогда не требовал.

Соня рожала Мишель на удивление легко. Казалось, ребенок и сам не хотел доставлять лишние хлопоты ни матери, ни врачам. Даже проголодавшись, она плакала тихо, неуверенно, будто извиняясь за причиненные неудобства, будто понимала, сколь трудно дается матери техническое образование, с его сопроматами и мудреными чертежами. Соня к своему материнству отнеслась ответственно, строго по часам кормила грудью, как и положено добропорядочной матери, раз в месяц показывала ребенка детским врачам. Но, отдав положенное для обихода младенцу время, поскорее старалась усыпить, с нетерпением трясла кроватку. И трехмесячный ребенок, будто понимая, чего от него хотят, виновато таращился из кружевного чепчика, потом покорно и надолго засыпал. Росла девочка покладистой, послушной и робкой, часами могла играть самостоятельно, внимания к себе не требовала и через пять лет, когда родилась Сашка, добровольно превратилась в отличную няньку, возилась с сестрой с упоением, словно отдавала в двойном размере ей ту так необходимую маленькому ребенку любовь, которую сама недополучила в младенчестве. И это пришлось как нельзя кстати, поскольку Сашка в отличие от сестры с кротким нравом не уродилась, была неспокойной, излишне требовательной, кричала так громко, что голова шла кругом не только у Сони, но и у всех соседей. Соня ходила вся вымороченная, с постоянной головной болью, не высыпалась, устраивала истерики Игорю, который и без того сбивался с ног, чтобы прокормить свое растущее семейство. Сашка будто мстила матери за то, что та родила ее по собственному расчету. А как же? Получив диплом, она, как молодой специалист, по неписаным и писаным законам того времени должна была обязательно приступить к общественно-полезному труду. Она и приступила, только хватило ее ненадолго. Инженер-строитель из нее получился плохой, Соня постоянно где-то ошибалась, работу свою со временем возненавидела, в коллектив вписаться не смогла. Поэтому во второй свой декретный отпуск ушла с огромным облегчением, как ей казалось, разом решив все свои проблемы: сидеть дома, читать книжки, ждать мужнину зарплату и гулять с коляской по улице было гораздо спокойнее, чем переживать по поводу своей неудавшейся карьеры. Она и предположить не могла, что, выбравшись из пеленок, Сашка превратит ее жизнь в кошмар. В нее летели тарелки с кашей, в доме всегда было все перевернуто вверх дном, в людных местах устраивались концерты с визгом, с истериками, с паданием на землю. Сашка требовала положенной ей любви, требовала Соню всю, без остатка, и маленькая Мишель проявляла чудеса изобретательности, чтобы отвлечь ее от матери, бросалась на амбразуру, жертвуя своими детскими радостями, отвлекая Сашкино внимание на себя. С годами Мишель так вошла в роль, что постепенно полностью заменила своей неугомонной сестренке мать. Она первая и заметила странную Сашкину особенность: девчонка все время танцевала, под любую музыку, не подражая взрослым, а вполне осмысленно, и с плавным прогибом спины, и с гордым вскидыванием головы, и с заламыванием рук... Она не играла в куклы, как все девочки в ее возрасте, ее не интересовали детские книжки и мультфильмы, казалось, все это ей заменяет постоянная потребность в движении под музыку. Когда Сашке исполнилось шесть лет, Соня привела ее в детскую студию при театре оперы и балета, и Сашку приняли сразу и охотно. Теперь в жизнь Сони вошли заботы о белых маечках и юбочках, тапочках и носочках, нужно было рассчитать и время, чтоб не опоздать на занятия. Постепенно обязанность водить Сашку в балетную студию полностью перешла к Мишке, девочки возвращались домой поздно, и их практически ежевечернее отсутствие Соню вполне устраивало. Постепенно они разбились на два противоположных лагеря, живущих по принципу мирного сосуществования: одна комната – большая – являлась Сониной неприкосновенной территорией, другая комната – поменьше – территорией дочерей. Лишь изредка Соня, словно спохватываясь, виновато заглядывала к ним в комнату, чтобы задать несколько риторических вопросов о том, все ли у них в порядке, и сама постановка этих вопросов уже не п

4