...и мать их Софья - Страница 25

И тут же перед глазами неожиданно ясно встала картинка из прошлого. Соня на балконе, в этой самой квартире готовится к экзамену. Светит яркое июньское солнце, ветки липы тянутся к перилам, дурманяще пахнут начинающимся летом, молодыми листьями, промытыми только что пролитым дождем. В коляске на балконе спит маленькая Мишель. Спит уже давно, словно понимает, что у матери завтра экзамен, а времени в обрез... Наконец просыпается, тихо крякает в своей коляске, не плачет и не кричит, как все дети, а вежливо подает сигналы: «Проснулась я, мам, кормить-пеленать пора...» Раздосадованная Соня берет ребенка на руки, быстро пеленает, потом кормит грудью, одновременно читая учебник, извернувшись в неудобной позе. Лицо ее сосредоточенно, глаза близоруко сощурены – читать-то неудобно... Наконец выспавшаяся сытая Мишка снова лежит в коляске, лучезарно и беззубо улыбается матери, вся тянется ей навстречу, сияет глазками, гулит ласково... Соня начинает сильно трясти коляску, раздраженно катать ее по балкону. «Спи! Спи! Мне заниматься надо! Я ж тебя накормила! Вот и спи!» Мишка лупит глаза, перестает гулить и улыбаться, только смотрит взрослым потерянным, надломленным взглядом. Соня трясет коляску все сильнее, смотрит на ребенка уже злобно, повторяя одно и то же: «Я ж накормила... Ты ж сухая... Чего еще...» Глаза у ребенка начинают затуманиваться, закрываться, как у маленького совенка: верхние веки медленно двигаются вверх-вниз, вверх-вниз... И Мишка покорно засыпает.

«А ведь у нее так и осталась на всю жизнь эта привычка: когда я кричу и раздражаюсь, глаза тут же становятся отрешенными, мутными, а веки медленно поднимаются и опускаются, как у совы... – вспомнила Соня. – Я еще в младенчестве ее подавила, значит... Довольствовалась ее добротой и послушанием, мне так было удобно. И теперь отпускать от себя не хочу не потому, что люблю сильно, а опять же для удобства своего. Господи, как в сердце горячо, как больно жжет...»

От звонка в дверь бешено заколотилось сердце. Соня распрямилась пружинкой, открыла, подалась навстречу. Машенька?.. За дверью стояла укутанная толстым шарфом Майя, держа в двух руках большой пакет, из которого торчал длинный белый батон, выглядывал здоровенный рыбий хвост. Соня разочарованно отступила в глубь прихожей. Вид еды оскорбил ее до крайности. Даже затошнило.

Майя вошла, внимательно посмотрела на Соню. Размотала свой длинный шарф, сняла пальто, встала напротив нее, уперев руки в бока.

– Так, немедленно умойся и причешись! На кого ты похожа? Я сейчас приготовлю чего-нибудь поесть.

Майя буквально затолкала Соню в ванную, заставила умыться, почистить зубы, провести щеткой по волосам. Из зеркала ванной на Соню смотрела другая женщина, с провалами вокруг глаз, с загнанным взглядом, бледной, нездоровой кожей. Лицо женщины из общественного транспорта...

Чашку крепкого сладкого кофе она все же выпила. А вот с едой не получилось, как Майя ее ни убеждала, что поесть необходимо, что она в обморок может упасть в самый неподходящий момент. Господи, да она бы с удовольствием провалилась в этот самый обморок! И не выходила бы из него вообще... Телефон звонил непрерывно. Звонили соседи, звонили из милиции, уточняли детали, звонила Сашка из школы, чтобы узнать новости... Новостей не было никаких. Соня понуро возвращалась на кухню, закуривала очередную сигарету. Майя в очередной раз уговаривала ее поесть.

– Майя, ты лучше поговори со мной. Как вчера...

– О чем ты хочешь поговорить?

– Помнишь, ты вчера сказала, что я не умею любить своих детей? Почему я, немолодая уже женщина, прочитавшая столько книг, считающая себя интеллектуалкой, всезнайкой, стоящей на несколько ступеней выше других, не понимала такой простой вещи?..

– Так не умела любить, поэтому и не понимала. Ты ж не знала, что не умеешь. Жила и жила себе в неведении. Многие так живут. Нужно пережить очень сильное потрясение, чтоб что-то понять, переоценить. Зажить другой жизнью. Вот и считай, что тебе чуть приоткрылась дверь в эту другую жизнь, а в прежнюю закрылась. Тебе теперь силы нужны, чтоб в нее войти, а ты даже поесть не хочешь!

– Отстань, а? Не могу я есть... А почему ты умеешь любить? Ведь умеешь же! Кто тебя-то научил? У тебя ж родители умерли рано, ты сама рассказывала, что в интернате при балетном училище выросла!

– Ты знаешь, через меня много детей прошло, и родителей я видела всяких. Некоторые облизывают свое дитя, не отпускают от себя ни на шаг, у него и танцы, и английский, и все, что угодно, и родители уверены, что до бесконечности любят свое чадо... А потом не получается из него ничего. Или бандит, или наркоман... Любить – это совсем не значит давать материальную любовь, в каком бы виде она ни была. Любить – это дать возможность ребенку идти своей дорогой, пусть дорогой ошибок и потерь, но именно той, которая ему предназначена. А любящий родитель идет всего лишь по обочине и немного сзади, чтобы вовремя поддержать и подать руку, если ребенок поскользнется. Нельзя прожить жизнь дважды, за кого-то, у каждого она своя, собственная, и у ребенка тоже. Видимо, мои родители это понимали и отпустили на свою дорогу, а дальше я сама пошла...

Соня задумалась. Потом подняла на Майю непонимающие глаза:

– Так я-то как раз своих детей и не облизывала... Они у меня росли, как спартанцы, сами по себе. Я больше собой занималась, чем ими!

– Да, ты их не облизывала, ты ими прикрывалась, как щитом. Чтоб они самим своим присутствием в твоей жизни оправдывали перед обществом твой комфорт, чтоб давали всем возможность восхищаться тобой: надо же, многодетная мама, какая молодец, такие замечательные дети, а мама-то, мама как хороша... Ты их не отпускаешь с любовью каждую на свою дорогу, они тебе нужны для твоего же удобства. Сонь, а тебя мама любила?